Навигация по рассказам
Они избраны
— Иди за мной, — сказала она. Он остановился, посмотрел на неё: — Но здесь тупик, нужно возвращаться... Какое здесь странное место: кажется, мы заблудились...
— А ты меня любишь? Ты уверен в этом?.. Можешь не отвечать: я знаю.
Она смотрела на старую замшелую стену, развалившегося от древности строения: — Мы сейчас войдём сюда. Ничего не опасайся. Делай, как я, повторяй все мои движения и ничему не удивляйся, милый.
Она взяла его за руку, и они шагнули в стену. Вместо ожидаемого препятствия он ощутил лёгкое дуновение ветерка. Пахло свежескошенной травой и сиренью. Впереди возникла неясная фигура. Девушка коротким жестом приветствовала её. Распахнулись широкие ворота, и перед ними предстало изумрудное болото. Она обернулась:
— Необходимо пройти через него.
Ему стало не по себе: не хотелось ступать в нечто, напоминающее плесень и вызывающее чувство брезгливости. — Это камуфляж для случайных особей, — пояснила она. — Отпугивает, и они никогда здесь не пройдут. Лишь избранные могут преодолеть это место!.. Да, да, ты избран, избран мной, и мы сейчас пройдём легко и просто.
Оказалось, вода едва покрывала щиколотку, была чистой и пенилась, как шампанское. — А где же обувь, где одежда? Когда и кто нас раздел? — подумал он.
Как будто открылся театральный занавес, и кто-то сдёрнул прозрачную пелену: — Одежда, в твоём понимании, исчезла. Она нам больше не нужна, и ты сейчас сам поймёшь почему.
Они плавно погрузились в термальные воды волшебного озера, их окружала райская природа. Вокруг собралась группа людей, радостно приветствуя друг друга. Все плавали и плескались в благодатных, волшебных водах.
— Теперь ты — один из нас. Ты прошёл через очистительную линию. Сейчас в тебя вливается Божья благодать. Ты заслужил её своей жизнью, поступками и делами. Я же предупреждала — ничему не удивляйся. Я такая же, как ты, только избрана раньше, — она рассмеялась.
Всё вокруг засверкало и заискрилось. Стало радостно на душе, облако счастья окутало его. Пришло осознание абсолютного знания обо всём. Вопросы, которые раньше мучили его, отпали за ненадобностью. Теперь он знал всё.
Она смотрела на него молча, и он понимал, о чём она молчит. Он знал, что они вернутся в "тот" обычный мир, будут любить друг друга, будут счастливы, а их жизнь станет примером для остальных. Счастье и удача притягательны для умных, а глупым придётся поумнеть.
— Ты спрашивал об одежде и обуви... Теперь ты знаешь ответ: одежда — продолжение физического тела. Она возникает сама по желанию и всегда удобна и модна.
Волшебное озеро омывало их, свет и звуки струились вокруг. Неужели такое бывает?!
Жених сбежал
Он шёл по многолюдной вечерней улице мимо фонтана с гладиаторами, держащими чашу, из которой низвергался красивый, журчащий водопад. В голове было облачно и сиротливо... С утра не писалось и не думалось, смотреть на уличную суету не хотелось.
— Депрессия, да? — спросил он себя вслух. — Какая-то фальшь и стереотипы в разговорах, мертвечина в делах — тупиковая жизнь...
Что-то заставило его остановиться и осмотреться.
— Ну, что? Этот-то как?.. — Ты знаешь, кажется, ничего... — Как и этот — ничего? — Да, нет... Этот, кажется, хорошо!.. — Так кажется или хорошо? — Точно, хорошо!.. — Ну, наконец-то! — сказала миловидная девушка в подвенечном платье с фатой на горделиво кокетливой причёске.
Подруга тем временем совершала какие-то почти ритуальные движения своим гибким телом и мягкими ладошками девичьих рук, которые как бы невзначай касались его бёдер. Странное чувство овладело им. То ли подобное уже происходило в его жизни, то ли он видел во сне эту сцену, но что-то казалось повтором чего-то радостного.
Импульс энергии вдруг заполнил всю его суть и разбудил дремавшую в нём жизненную силу. — Видишь, — сказала девушка ему. — Посмотри на эту красоту! Маша, откинь фату, дай ему наглядеться...
Он увидел невероятно красивое лицо с вздёрнутым носиком, жемчужными зубками и блестящими глазами. Сердце застучало. — Ты ей подходишь, — сказала девушка. — За весь вечер ты лишь и оказался на высоте... Ну и мужики пошли...
На его лице изумление сменилось радостным предчувствием чего-то необычного, но обязательно прекрасного финала этой удивительной истории.
— Да что тут непонятного? Жених сбежал. Как только дошло до дела... Интимные отношения только после свадьбы, видите ли. Только теперь понятно стало: от общего бессилия такие кренделя выписывал и в обещанки играл, а как до свадьбы дошло — тут же сбежал. Вот я и взяла это дело в свои руки...
Она провела своими белоснежными ручками по пульсирующему выпуклому бугорку у него и удовлетворённо сказала: — Ты — точно тот, кто ей нужен! Не будь дураком, не упусти своего счастья!
Он не стал дураком и радостно пошёл с этими двумя удивительными созданиями. И казалось ему, что всё это он уже видел во сне.
Прослушивание
Они стояли в коридоре перед серой дверью. Пучки света прорывались из окна за деревянной перегородкой. Бледно-зелёные стены.
— ...Виктора будут слушать завтра: последний срок. А я сказал ему, что фурацилин не поможет — нужно стрептоцид пожевать, и боль пройдёт.
— От него сушит слизистую. Как ты считаешь, Айк?
Айк задумчиво смотрел в сторону окна.
— У каждого певца свои лекарства.
— А какие у тебя?
— От ангины мне помогает микроцид: боль снимает в первый же день. Я Виктору уже посоветовал, думаю, завтра сможет петь.
— Нужно будет попробовать тоже... У тебя часто ангины?
— Нет, у меня трахеиты.
Из класса доносилось исполнение Сашкой-Цыганом арии Неморино.
— Айк, ты счастливчик, считай, уже в театре. Можешь заказывать уже столик в "Интуристе".
— Тьфу, тьфу, тьфу!.. Сказали подождать.
Айк отошёл от дверей ближе к окну и облокотился на деревянную стойку. Над ней красовалась надпись "касса", и весело порхала в лучах света мохнатая муха. Кто бы мог подумать, что закулисная часть театра такая неуютная. Вроде чисто, но неуютно. Сашка выскочил из дверей красный и возбужденный.
— Накидал я им... будь здоров как! Слышали?
Он был доволен собой и беспрерывно оглядывался.
— Ну, что там? — Лёха, длинный верзила, гулким полушёпотом заполнил акустическое пространство.
— Да, тише вы! — Семён нервно взъерошил и без того взлохмаченные волосы.
— Не дрейфь, прорвёмся! Не семери... — сказал Лёха "поставленным" голосом.
— Хорошо тебе успокаивать: педагог, небось, всегда протащит в театр... — Семён заторопился. — Я о том, что басы театру всегда нужнее теноров.
— Подкожный ты тип, Семён. По-твоему, без протекции я не пройду?.. Нет, ты прямо скажи, не юли.
— А я не юлю. Могу и ответить. Не стоит просто...
— Сашка, не уходи. Пусть Семёрка при свидетелях ответит, почему меня без помощи педагога в театр не возьмут!..
Айк старался не смотреть на Лёху: вздорный и шумный тип. Пересилил себя.
— Лёша, не затевай ссор. Зачем шуметь? Подумаешь, оскорбили! Маленький ты, что ли?
— Но мне обидно...
— Ничего обидного Семён тебе не сказал. Все ребята хотели бы быть на твоём месте: всем хочется попасть в театр. Что в этом обидного?
— Если так, тогда другое дело! — Лёха ухмыльнулся. — Понял, Семёрка, как обстоит дело?!
Семён вспыхнул.
— С твоей тремоляцией я бы молчал в тряпочку, а не корчил из себя...
— Ах, ты, дохлятина!..
— Тсс... Вы что, с ума здесь посходили?!
Из приоткрытых дверей сначала высунулось скуластое, монгольского типа лицо тенора вторых ролей, затем вышло долговязое нескладное тело.
— Кто из вас Демин?.. Заходи.
Лёха шумно вздохнул, показал увесистый кулак Семёну и робко вошёл в класс.
— Вот сволочь!
После прослушивания
В коридоре уже никого не было. Айк решил спуститься по лестнице с этой стороны, а потом пройти по коридору к выходу. Спустился, но очутился в тупике. Коридор был перегорожен. Он вернулся и поднялся на этаж, где находились репетиционные классы. В угловом классе дребезжащий голос пел что-то незнакомое. А вот — лестница, по которой он утром поднимался на прослушивание. Время быстро пробежало. Третий час. У выхода из театра стояло несколько человек. Айк поздоровался.
Они с любопытством смотрели на него.
— Здравствуйте, поздравляем Вас, — женщина говорила мягко и мелодично, движения и взгляд серых глаз, напротив, были быстрыми. Она щёлкнула сумочкой, достала из неё конфеты. — Угощайтесь.
— Спасибо.
— Не стесняйтесь, берите.
— Я сладкое — не очень...
— Конфеты мятные — певцам полезны. Вас как звать?
— Айк.
— Красиво и коротко. А меня — Лера.
— Лера?
— Валерия. Лера — сокращённо.
У Леры был матовый блеск хорошо ухоженной кожи лица, нос горбинкой и выражение глаз ежесекундно менялось. Ей — лет тридцать, подумал Айк.
— Мне хотелось бы вам кое-что сказать, — сказала Лера. Она говорила с лёгким акцентом, по-польски мило пришёптывая. — Отойдёмте в сторонку.
Она взяла Айка под локоть.
— Лера, не смущай мальчика, — сказал седоватый мужчина невысокого роста. — Не слушайте их, Айк. Саша, будь другом, уведи их. Мы найдём вас в кафе. Айк, вы любите кофе? Не очень? Вы многое теряете. Но чашечку за компанию, надеюсь, выпить вы не откажетесь? Саша, вы идите вперёд, мы чуть сзади посплетничаем.
Лера была в беспрерывном движении. Айку показалось, что Саша сочувственно посмотрел на него. Наверное, глупо вести себя истуканом, подумал Айк, не слишком ли он смешон?
— Вы меня что, боитесь? — спросила Лера.
— Нет, что вы, — ответил Айк.
— Вы — славный парень, — сказала она.
— Я спешу домой, — сказал он.
— Мне сказали, что вы не совсем армянин. Это правда?
— Мать у меня — русская, но армянин я совсем.
— А как это?
— Я похож на отца и мне нравятся люди всех наций.
— А что, разве у всех армян так?
— В основном. Армяне — народ дружелюбный и доброжелательный, у них — трудная судьба, и потому они желают добра себе и другим. Торговцы и обыватели — не в счёт: они у всех наций одинаковы.
— Интересно... Но вы слишком серьёзны.
— А по-украински говорите? Нет? Но поёте и понимаете. Наш язык считается самым певческим после итальянского. Согласны? Это хорошо. Голос у вас — отличный, при правильной работе можно многое из него сделать. Могу сказать откровенно — такого красивого тембра я у баритонов не слышала. Можно сказать, голос целомудренной чистоты, но при этом мягкий и благородной глубины. Только смотрите, Айк, нос не задирайте. Певец должен быть умным, а главное, быть объективным по отношению к своему голосу.
Они шли по, так называемой, «стометровке». Под обширными кронами каштанов теснились болельщики футбола. До слуха доносились ожесточённые споры самых заядлых знатоков-энциклопедистов этого вида спорта. Айк подумал, что, скорее всего, ударить по мячу, чтобы попасть в него, эти люди не смогут. Нет, не смогут — они адвокаты спортсменов, которым достаточно смотреть на чужую ловкость и критиковать чужую нерасторопность.
...
Перейдя через улицу к кинотеатру хроники, они влились в толпу...
Она
Ах, какая она была молодая, красивая!.. Глаза лучистые карие излучали в пространство необъяснимую магию тепла, доброты и доверия к окружающему миру. Обидеть её было невозможно, как невозможно было обмануть даже случайно... Ангел! Довоенные годы так и запомнились Раем в этой жизни.
Родился сын... Много радости, счастья... Казалось, отныне счастью и удаче нет предела! Война грянула жестко и сурово... Финскую продолжила страшная — Отечественная. Похоронка пришла уже с первой... Молодой, красивый муж пал смертью храбрых в заснеженных лесах у финнов. А ранним июньским утром на мирные города страны посыпались тысячи тонн бомб и снарядов, и тысячи тысяч женщин с детьми начали свою святую миссию по спасению человечества от безумия воинствующих безумцев, самозабвенно уничтожавших прекрасную планету Земля.
В теплушках, через всю страну с двухлетним сыном, под беспрерывными бомбёжками, оставив дом и всё нажитое в той счастливой жизни, навстречу — в никуда... Истинно, Бог создал женщину очень красивой, удивительно загадочной и очаровательной. Но невероятно — сильной, духовно крепкой: за своего ребёнка любую преграду преодолеет не дрогнув, включив все резервы. Бог все надежды на спасение жизни на Земле возложил на них — милых, кротких и любящих. И не ошибся, как не ошибается никогда.
Спасают они каждый раз жизнь на планете и каждый раз, на наше счастье, вся нечисть на земле этого преодолеть не может. Ave Maria!
Троллейбус
Троллейбус кряхтел и стучал по отполированным наростам снега и льда на дороге. Я ехал, держась за поручень у средних дверей, и надеялся, что направление мной выбрано правильно, и я окажусь где-то рядом с центральными улицами. Спрашивать, как проехать в центр, мне не хотелось. Остановки были часты, в троллейбусе было не очень тесно. Люди входили и выходили поспешно и молчаливо.
Старик худой и скудно одетый неловко пытался взобраться в дверь рядом со мной. В одной руке его была сумка, в другой — палка. Он хромал, и я машинально сделал движение, чтобы помочь ему. Неодобрительно окинув меня взглядом, он что-то пробурчал и стал на подножке.
Дверь закрылась, троллейбус двинулся. Из сумки старика выскользнул свежий батон хлеба и упал на пол в грязный талый снег под ногами. Я поспешно поднял батон. На нём грязных следов было больше, чем можно было ожидать. Перчаткой я постарался счистить грязь.
— Ничего, съем, невелика беда, — сказал старик. Он взял батон и старался положить между ручками сумки. Пальцы его никак не могли их крепко сжать — ручки были короткими, и батон меж ними не вмещался.
— Вам неудобно на подножке, — сказал я.
Он неловко опирался на свою палку и локтем держался за боковую перекладину около дверей. Там сидела средних лет полная женщина. Она была недовольна тем, что локоть старика мог задеть её плечо. Несколько раз она недовольно оборачивалась.
Старик трясся на подножке и не замечал её. Он что-то говорил в свою сумку. Сидящие безучастно смотрели каждый в свою точку. Проехали остановку. Вошла женщина с девочкой лет шести. Батон выскользнул и покатился по троллейбусной жиже. Старик оцепенело посмотрел на него. Троллейбус стучал днищем. Я поднял батон, он взял его.
— Спасибо, — сказал старик.
— Пожалуйста, — ответил я.
На остановке старик слез, батон упал в снег. Он посмотрел на меня.
— Спасибо, — сказал он мне.
Троллейбус кряхтел и стучал днищем. Все сидели спокойно. Я подумал — не пройтись ли пешком. Улица была безлюдна и поднималась в гору.
Утром у зеркала
Позднее утро. На столике перед зеркалом нарядный пакет молока привлекает внимание ярким дизайном — современное искусство... Девушка, глядя на себя в зеркало, решает сложную проблему: идти или не идти в салон красоты по соседству, и ещё: пить или не пить молоко, купленное накануне в супермаркете. Знающие всё подруги не советуют — плохо переваривается... Да... Проблема...
С одной стороны, прохожие не могут не оглянуться, когда она проходит мимо них, неся на голове редкое богатство — роскошную светло-русую косу. К тому же цвет глаз идеально соответствует этой роскоши. Кто-то даже сказал, что она счастливая обладательница васильковых глаз. Не совсем ей понятно, что он имел в виду, но, наверное, это комплимент, тогда пусть будут — васильковые... Но с другой стороны, чувствовать себя несовременной — не подарок... Короткая причёска — легко голове и вообще легко общаться с окружающим миром...
Да, пожалуй, пора выпить молока, давно хочется... Открыла крышечку — такая аккуратная, удобная. Посмотрела на себя... Поздно проснулась после вчерашнего — вспоминать не хочется... Что-то бесшумное и лёгкое коснулось её плеча и село ей на шею.
— Что за чертовщина? — девушка широко раскрыла свои васильковые глаза и не поверила им. — Ну и образина мохнатоногая, ты откуда взялась? И что-то мне подсказывает, что попала ты не по тому адресу...
Весело блестя алыми глазками, чудище проблеяло: — Как же это ты, Марина, ухитрилась отрастить такие роскошные каштановые волосы и заплести их в такую толстую косу?
— Во-первых, не каштановые, а светло-русые, во-вторых, откуда ты взялось, такое чудище гороховое? — Марина нахмурилась. — Откуда ты знаешь моё имя?
Чудище загоготало как гусь, заклекотало индейкой, ухмылка преобразилась в волчью пасть, из которой вырвался язык пламени.
— А вот каштановые, потому что пахнут каштаном!
От пламени волосы стали тлеть, хотя толстая коса не загоралась. Запахло серой... Девушка, не раздумывая ни секунды, весь пакет молока вылила на чудище, на свою голову, на тлеющую косу и залила этим молоком всё вокруг, как заправский пожарный... Чудище от молока почему-то корчилось, бормотало проклятия и таяло на глазах. Коса всё ещё дымилась, но перестала тлеть.
Вот как! Молоко оказалось бесценным средством от всякой нечисти, а пить его не стоит — может случайно испортить фигуру. Марина облегчённо вздохнула — проблема решилась сама: в салон идти надо, косу нужно отрезать — запах от неё, ну, совсем не каштановый...
Жертвы
Он и она остались на живописном берегу реки одни. Друзья разбрелись кто куда среди редко посещаемой красоты нетронутой природы. Словно бархатные кроны деревьев, затейливые заросли кустарника — дух захватывает от аромата ласкового чистого воздуха...
— Что-то ползёт по спине, стряхни, пожалуйста, — сказала она. Он осторожно коснулся её тела.
— Выше чуть, у плеча...
Он осторожно стряхнул с её плеча песчинки.
— Чем это вы здесь занимаетесь?! — гаркнула над ухом ухмыляющаяся грязнорыжая физиономия неприятнейшего на вид верзилы. Судя по всему, дальнейшее не сулило ничего хорошего.
— А тем, что охотимся на таких идиотов, как ты! — сказал он и мгновенно "подсек" ногами его ноги. Верзила рухнул образцово, как чучело на тренировках, и лёг, оглушённый падением немалого веса...
Она с явным интересом наблюдала за происходящим, не говоря ни слова. Он порылся в сумке, вытащил бечёвку и сказал, глядя на приходящего в себя рыжего:
— У меня на все случаи жизни что-нибудь да имеется...
Он быстро, ловко связал его.
— Лежи спокойно, чтоб не было хуже... Интересно, ты один здесь промышляешь или с компаньонами? На всякий случай будем готовы к очередной жертве...
Рыжий таращил глаза и не успел ответить, как тонкий голос пропищал:
— Это ты моя очередная жертва!
— Вот те на, — подумал он. — А где ты такой страшный и опасный?
— Я на тебе, и ты — моя жертва!
— Понятно... — сказал он, порылся в сумке, вытащил бутылочку с маслом и ватный тампон. — Это то, что вам, клещам, очень нравится. Хорошо, что ты умеешь разговаривать, а я умею понимать таких, как ты... Вот тебе вкусный ватный тампончик, иди-ка, дорогой, сюда... Сейчас мы тебя переселим к нашему рыжему другу... Вот так, развяжем его, и пусть он быстренько находит ближайший медпункт, чтоб избавиться от тебя...
Рыжий рванул как локомотив, изрыгая проклятия и угрозы, в сторону дороги.
Она грациозно тряхнула головой:
— Неужели ты заразил его клещом?
Он, смеясь, показал ей тампон с раздавленным клещом:
— Их я не жалею...
Загадка
Она подошла гибкая, стремительная. Широко распахнутый глаз, как зеркало, смотрел на него, губы, влажные и чувственные, манили...
— Поцелуй меня, — сказала она.
Глаз ещё больше распахнулся, и вдруг на его поверхности появилось как бы отражение омерзительного уродливого лица, точнее, отвратительной физиономии.
— Боже, что это?! — подумал он и выдохнул в ужасе. — Не могу!..
Глаз захлопнулся, видение осталось в памяти.
— Я добилась, чего хотела... живи с этим! — Она исчезла так же стремительно, как пришла...
— Кто это был... что за чудовище отразилось в зеркале её глаза... неужели со мной что-то случилось?..
Кинулся к ближайшему зеркалу:
— Слава богу! С лицом всё в порядке — слегка бледное...
Значит, это не его, а её проблемы. Срочно выкинуть всё из головы и не загружать её этой загадкой.
Все будет отлично
Отец уехал на новое место работы. Он верил в то, что одним махом решит все житейские вопросы, — жизнь изменится в лучшую сторону. Замкнутый круг — работа, сон, работа — где-то разомкнется...
— Тим, тсс,.. ты что чернильницу решил взглядом просверлить? Глаза судорогой сведет! — школьный математик, Иван Андреевич, улыбался. — Есть идея, выйди в коридор. — Он подошел к столу и что-то сказал Любови Александровне, классной руководительнице. Она внимательно посмотрела на Тима и кивнула головой, разрешая выйти. Понятно, Тим унесся в мыслях далеко от реальности, которая называлась экзаменом по литературе, и вывел из этого состояния его кумир Иван Андреевич, и он что-то хочет ему сказать.
— Как насчет того, чтобы попытаться выиграть у меня пару партий, слабо?
— Но ведь экзамен?!
— Ты предмет знаешь?
— Знаю...
— Я договорился. Часа два есть в нашем распоряжении. Возьми ракетки, сетка уже натянута. Спускайся в спортзал, я сейчас!
Вот так идея! Тим бегом отправился к завхозу за ракетками. С ним он дружил на почве любви к музыке. Алексеич обожал Шопена и иногда музыцировал на школьном пианино в окружении поклонников — это вызывало всеобщее удивление и восторг...
Появление Тима в зале вызвало оживление среди ребят. Их было немного.
— Тим, сыграем?
— Я следующий!
— Нет, ребята, Иван Андреевич идет играть...
— Вот здорово!
Все быстро удобно расселись.
Что-то большое, теплое зарождается в груди. Жизнь кажется великолепной. Своих друзей Тим любит в этот миг бесконечно. В следующее мгновение, он забывает обо всем на свете, кроме игры в теннис.
1958. Львов
Притча о Неистовых
Сказ о великой цели и мелочах жизни
То ли обезьяна — предок человека, то ли Бог создал его, но свидетелей этого события на Земле, точно могущих засвидетельствовать этот факт, сегодня нет. Как бы там ни было, жили люди по-разному и большими родами, и одиночными семьями. И охотились, и скот пасли, и землёй-кормилицей пользовались. А ремёсел сколько появилось — не счесть!
Жили люди, поживали разными разностями, с разными трудностями. Скучно было иногда, если время на скуку находилось, и некогда было скучать, если трудиться приходилось от зари до зари. И "лирики" всякие были, и "физики", и дельцы откровенные, и бессребренники, и филантропы, и вредные всякие личности. Всё они копались в мелочах жизни, и всем им их мелкое дело заслоняло всю широту взгляда и крупный масштаб жизненной деятельности, который нашёлся у неких колоссов мысли.
Времени у последних было много, и они всё своё свободное время посвятили борьбе с мелочами жизни за крупный жизненный масштаб. Не сказать, что это были великаны среди людей, напротив, большинство их были небольшого роста.
Отличительной чертой всего живущего на земле был эгоизм. Как ни крути, думает каждый только о себе и так и норовит из всего извлечь пользу для себя.
— Нехорошо живут эти люди, — подумали колоссы. — Каждый копошится, лишь бы прокормиться, думает только о своей выгоде, о своём капитале, копит его, пытается оставить накопленное своим близким, замыкается в своём доме-крепости и секретов своего ремесла никому не открывает — только своим... Нехорошо. Получается, что слишком буднична и непразднична у них жизнь.
Стали колоссы призывать людей уйти от серости дня к праздничности зари на горизонте. — Видите, — говорили они, — как ярко и весело блещет заря. Какая красота ждёт нас там на горизонте. Бросайте своё скучное дело: лишь бы набить утробы! Идите с нами к близкому лучшему будущему! Не для одиночек, для всех! Мы все придём туда, где блещет заря, где вечный праздник, где все получат по потребностям, где и труд — не труд, а праздник. Там Человек звучит гордо. Он — друг, товарищ и брат...
Почему? Да, очень просто.
Очень сложно оказалось освободить людей от их цепей. Каждый оказался связан своим делом. Рабски связан. В принципе, никто не был против того, что заря — это красиво! Но один собрался завтра сеять, другой — башмаки тачать, третий — хлеб печь. Пришлось крепко поагитировать ради светлого будущего бросить все эти мелочи жизни. Нашлись охотники к великому походу. Собрались. Решили, что идти нужно всем человечеством и не менее. Разработали стратегию и тактику, как либо посулами и уговорами, либо просто всех заставить ради их же блага без отлагательства идти.
Что тут поднялось!
Одни говорят:
— А мы не хотим. Мы не верим, что там лучше, чем здесь сейчас.
Их заклеймили, как вредных собственников. Клеймило, конечно, меньшинство. Но громко клеймило, с задором:
— Смотрите, как мы не думаем о себе. Мы думаем обо всех. Мы посвятили свою жизнь тому, чтобы всех вас вывести из мрака в светлое сказочное царство. Где все равны, где нет твоего, моего — есть общее.
Люди засомневались, пошло большое брожение умов.
— Вот глупые люди! Не понимают грандиозности плана!
Колоссы теряли терпение.
— В конце концов, заставим ради общего блага кое-кого поступиться своими личными интересами.
Чистили свои ряды так же тщательно, как, к примеру, птицы — перья. А так как предела в совершенствовании нет, то не осталось ни одного, которого нельзя было бы заподозрить в предательстве великой цели.
Многое можно было бы сказать по этому поводу. Сколько времени потрачено на научные, философские разработки. Во всём мы себя уговорили и убедили бы себя ещё в больших открытиях, если бы не хотелось кушать! Заря — зарёй, а кушать хочется.
Великая идея, унесшая целую армию человеческих жизней, лопнула, но надолго ли?..
1979 г. Ташкент
Чудак
Время было послевоенное — голодное и холодное. Но весна всё же пришла, и все как-то повеселели. Жили, в основном, в деревянных одноэтажных бараках, и все знали всё обо всех. Сначала нас пустил к себе в комнату знакомый знакомого отца по прежнему месту работы, и пару месяцев в этой комнате проживало две семьи из восьми человек. Жизнь шла привычным путём.
Затем в одной из комнат какой-то холостяк стал редко ночевать, что стало причиной заселения нашей семьи в эту комнату. Заселялись через окно: не было ключей от комнаты, но обошлись без них.
Мне нравилось бывать у отца в цеху на заводе. Проходил я к нему не через проходную. В компании нескольких ребят, с которыми я подружился, мы осваивали окрестности, в том числе и завод. Его сделали автомобильным из какого-то завода прицепов или кузовного. Прислали из Горьковского автозавода станки, оснастку, специалистов, рабочих — и дело пошло. Стали выпускать красивые грузовики с гордым названием "Колхида". Но больше всего нам нравились танки без башен. Их использовали в роли тягачей, и мы иногда допускались сверху на броню — проехаться, крепко держась за скобы. Ими оснастили завод вместо тракторов. Просто списали из армии и приспособили для нужд производства. Отличная идея!
В инструментальном цеху, где работал отец, больше всего мне нравились токарные станки. Хотя, если подумать, то фрезерные — поинтереснее. Они вырезают из металла разные сложные фигуры. Но был один станок на весь цех: координатно-расточной. Он работал с точностью до микрона и выполнял особые задачи при изготовлении прессов и другой оснастки. И на этом станке работал мой отец. Точнее сказать, он работал на нём под руководством Джона, американца, которого считал своим учителем и удивительнейшим человеком.
Я тоже считал его удивительным, к тому же первым мною виденным живым американцем. У него были смеющиеся глаза и беззубый рот — несколько искривлённых зубов всё же у него было. Отец говорил, что вставную челюсть он надевал редко — берег. Многие рабочие его звали Иваном, любили и жалели его. В то время как все гнали план, чтобы выполнить норму и элементарно заработать, он любовно вытачивал деталь, доводя до ювелирной точности и красоты, и, конечно, получал зарплату меньше всех.
История его злоключений тоже была удивительна. Он был коммунистом и близким другом Поля Робсона, но при этом, работая на заводах Форда, был высоко ценимым специалистом, материально обеспеченным. Имея виллу, несколько автомобилей, его семья относилась к рабочей аристократии — ничто не предвещало непогоды. Однако что-то заставило его, по сути, сломать себе и всей своей семье благополучие во имя высокой идеи. Идея рая на земле была заманчива и привлекательна, и, возможно, наивность Джона и романтизм направили его в страну построения коммунизма. Он приехал в Союз полный энтузиазма.
Конечно, приехал по приглашению на Горьковский автомобильный, как коммунист и американский специалист. Но... кто-то проявил обычную для нас бдительность, и Джон оказался в концлагере. Пару лет проверяли, не шпион ли он. Там он потерял большую часть зубов и постарел на десяток лет. Зато он лишился наивности и романтизма, хотя остался светлой личностью. Его жена Мария вернулась в Америку. Дети постоянно писали ему, уговаривали вернуться, но он остался. Власти всё же выпустили его на волю, но не знали, как с ним быть дальше. В это время организовали новый автозавод, и его сплавили туда. Дали ему комнату в коммунальной квартире.
Из этого состоит жизнь: люди эту жизнь живут — нравится она им или не нравится... Повезло моему отцу: он даже не мечтал о такой квалификации, какую приобрёл у фантастического мастера своего дела Джона. После работы они много разговаривали по-английски. Благодаря Джону я узнал, что отец в своё время репатриировался из Турции, где произошла резня армян и где родители успели его спрятать в американском приюте. Ещё выяснилось, что отец одинаково хорошо владеет турецким, греческим, английским, армянским и французским языками, прекрасно играет на фортепиано и на гитаре, отлично поёт, рисует акварелью и совсем не такой суровый, как выглядит.
Всё это лето я с ребятами из посёлка с утра до вечера проводил на Красной речке в горах за городом. Пещеры, водопады, чистая горная вода, старинные монастыри — всё это радовало душу и уводило вглубь истории. Мне снились исторические сюжеты, и я осязал прошлое каким-то неведомым чувством. Мы нашли реликтовую каштановую рощу, следы динозавра на древней каменной плите и вход в пещеру, где узкие проходы сменялись большими залами.
Как-то вечером отец мне сказал, что Джон пригласил нас к себе на прощальную вечеринку. Кроме нас с отцом на вечеринке был мастер из цеха и слесарь Иван Иванович, как бы тёзка Джона. В комнате было тесно, но много красивых и необычных вещей. Взрослые пили грузинское вино, мне дали лимонад. Джон вытащил граммофон и много толстых пластинок. Было много необычной весёлой музыки. Ещё был Утёсов и Лемешев. Мне очень понравилось, как Лемешев пел: "Ангел мой, прилетай..."
Джон много смеялся, потом плакал, потом сказал, что дарит мне граммофон, а отцу — коробку с инструментами, резцами и сверлами. Все спорили с ним, шумели, потом притихли и стали рассматривать альбомы с фотографиями, на которых Джон выглядел неузнаваемым: в шикарных одеждах, на фоне шикарных автомобилей и шикарной виллы. Словами трудно передать состояние, в котором оказались все. Иван Иванович долго откашливался и сказал:
— Джон, извини, но ты — сумасшедший...
Отец сказал:
— Ты не понимаешь: Джон не такой, как все, но это был его выбор.
А Джон посмотрел на меня и спросил:
— Ребёнок лучше всех скажет истину. Ты тоже считаешь меня сумасшедшим?
Я сказал, что он похож на Паганеля из романа Жюля Верна "Дети капитана Гранта", а Паганель — чудак. Джон засмеялся и сказал, что ему тоже нравится Паганель и нравится слово "чудак". Все смеялись и провозгласили тост за чудаков. Хорошо прошёл вечер. На следующий день Джон уехал к своей семье в Америку. Мне долго было грустно, хотя отец часто повторял:
— На чудаках Земля держится!
И с этим я был согласен.
